Русскому и таджикскому поэту и писателю Тимуру Зульфикарову сегодня исполняется 80 лет. На Западе его называют Данте русской литературы, а вот в Москве, где он прожил более 60 лет, не запланировали даже творческого вечера. На родине, в Таджикистане, тоже считают, что никакого отношения к Союзу писателей страны он не имеет, и справлять юбилей поэта здесь не будут.
Впрочем, все это не мешает Тимуру Касымовичу сохранять невероятный оптимизм и шутить над своим положением. В этом убедилась «Открытая Азия онлайн», побывав в гостях у писателя, который сейчас живет под столетними чинарами в горах Таджикистана.
- Я старая дева русской литературы, - признается Тимур Касымович почти в самом начале нашей беседы, - мои однокурсники Белла Ахмадуллина или Женя Евтушенко уже к 30-ти годам имели по десять опубликованных книг, меня же напечатали только, когда мне было 44…
Первым был опубликован сборник повестей «Поэмы странствий». В нем писатель рассказал о самобытности таджиков в период средневековья. Эти повести не были историческими зарисовками (хотя исторические герои присутствуют); герои Зульфикарова бродили по иным мирам, говорили о вечных истинах, смысле жизни и любви. Его персонажи говорят об этом и сейчас.
- Идеология коммунизма не признавала мою литературу. Советская власть пропускала даже антисоветские произведения, но никак не религиозные, в которых была свобода, - говорит Зульфикаров. - Свободу власти боялись, боятся и сейчас. Помню, когда вышла первая книга, моя немецкая переводчица сказала, что если в СССР позволили опубликовать такую литературу, то этот строй определенно погибнет. Внутри плотины появилась брешь, и скоро плотина, действительно, рухнула.
- Почему все-таки тогда опубликовали?
Видимо, среди партийных деятелей в те времена были люди очень высокой культуры.
- А сейчас?
- А сейчас Владимир Владимирович любит группу «Любэ»…
Отстаивать свое право на свободные произведения в советскую эпоху Тимуру Касымовичу приходилось нелегко: часто работал тайно, рукописи прятал у друзей и знакомых. Но об этих временах он вспоминает отнюдь не с горечью, потому что считает, что рождением своей литературы он обязан как раз жесткому давлению.
- Искусство порой расцветает при тоталитаризме и умирает в свободе. Был Сталин, но была Ахматова, были Булгаков и Твардовский. Во время свободы художника соблазняют деньгами и славой; если на художника давят, он начинает борьбу. Госпожа Слава не дошла до меня, и слава богу, иначе я бы давно спился и погиб. «Бойся славы и денег», - говорю я молодому писателю.
- Тимур Касымович, но вы же скромничаете: ваши книги переведены на 12 языков мира, вы получили кучу премий в России и Европе, тиражи книг давно перевалили за миллион, в конце концов, вас называют «Данте русской литературы», разве это не слава?
- У меня есть притча о том, что ко мне в гости идут две сестры: одна в черном, другая в белом. Я приглядываюсь к ним и понимаю, что одна из них – Смерть, а другая – Слава. И я задумываюсь о том, кто же придет ко мне в гости первой? Но потом понимаю, что они придут одновременно. Не принято при живом человеке говорить о том, что он создал что-то чудесное. Хотя мой друг Маркес, гениальный писатель, при жизни получил все. Я ему сказал об этом, он попросил показать на карте, где находится Таджикистан. Однажды мне сказали, что такого расстояния между тем, что я создал и что за это получил, ни у кого нет.
Господин Эверест
Дом, где сейчас живет Тимур Зульфикаров, находится прямо у подножия высокой горы, топчан во дворе скрыт под тенью столетних чинар. О том, чтобы состариться в своем маленьком домике на берегу Варзоба, писатель мечтал давно. Мечта сбылась немного не так, как он себе ее представлял: домик есть, но он принадлежит не ему. 80 лет – почтенный возраст, но Зульфикаров до краев наполнен юношеским максимализмом.
- Однажды профессор из Сорбонны спросила меня: «Господин Зульфикаров, а не страдаете ли вы манией величия?» - и я ответил, что Эверест не может страдать манией величия.
В этом Зульфикарова упрекали и на родине. Он об этом знает и зачитывает свою самоэпиграмму.
Ко мне пришёл Омар Хайям
С кумганом древнего вина поэзии…
Мы выпили вино
И он сказал:
Теперь налей в кумган
Вино своих творений…
Я бросился к своим стихам –
А там – одна вода… Одна вода…
- Но вы же не за себя переживаете, а за свои работы, которые, по сути, и вам уже не принадлежат, так ведь у всех художников…
- Вы это понимаете? Очень хорошо. Многие думают, что я говорю о себе, но это смешно, в моем-то возрасте! Сейчас мне можно размышлять только над тем, что мне дал бог.
Над этим размышляют и его преданные читатели, которые разбросаны по всему миру. Однажды после творческого вечера в Москве за книгами Зульфикарова подошла православная монахиня, которая сказала, что хочет купить все семь томов его сочинений. «Да ну что вы! Это тяжело и дорого», - сказал ей писатель. «За такой духовной пищей я бы пошла даже во Владивосток», - ответила женщина.
- И все-таки - справиться с критиками писателям очень нелегко…
- У меня было мало квалифицированных критиков. Самым лучшим был профессор Геворкян из Самарканда, который знал Россию и Восток, понимал Коран и Библию. Я прошел эти религии сердцем, я прошел сердцем все мировые религии; писателю приходится работать археологом, копать везде и искать, искать, искать. Я размышляю, как читатель; мало кто прочитал мои семь томов, но я ведь прочитал. Нет, меня уже не волнуют ни критики, ни скептики.
Двугорбый верблюд
Христиане действительно любят поэзию Зульфикарова. В его поэмах Богородица с младенцем на руках часто появляется в современной России среди снегов и заброшенных деревень, сюда же приходит Христос. Несколько лет назад его стихотворения попали в антологию «Молитвы русских поэтов», куда вошли Пушкин и Блок, Ломоносов и Державин.
- Мои работы во втором томе, там 37 стихотворений. У Александра Сергеевича 5, у меня 37. Патриарх Кирилл спросил: «Кто такой Зульфикаров?» Составители испугались и сказали, что, конечно, могут сократить это количество, но патриарх ответил: «Ну почему, я не настаиваю, такой православной поэзии не было в России».
А на Востоке никогда не было зульфикаровского Ходжи Насреддина: его мудрец отнюдь не весельчак, он наполнен суфийской печалью. Его Ходжа Насреддин беседовал с царем Соломоном о мудрости, с Конфуцием – о государстве, с Чингисханом – о войне, с Ганди – о ненасилии. Он приехал на своем седом осле в нынешнюю Русь, где много дикой травы для ишака и полно голодной печали для человека.
Экстатически-наркотический стиль, беспрецедентный в мировой литературе, - говорят о работе Зульфикарова критики, к которым он относится так скептически.
«Мы видим его земные и загробные странствия, когда, накурившись златой анаши вместе со своей безумной возлюбленной цыганкой Марией-Динарией, они витают в небесах над Русью и Азией», - писала о Зульфикарове «Литературная газета» в 1991 году.
- Я двугорбый верблюд: я русский поэт, когда во мне говорит мать Людмила Успенская, и таджикский, когда во мне просыпается отец Касым Зульфикаров.
Своего отца Тимур Касымович не помнит – как врага народа его расстреляли в 37-м году. В стихотворении «Золотая айва» писатель тоскует о нем.
Как отец мой в бухарском золотошвейном халате…
Листопад опадет…
И халат упадет…
И отец мой раскроет объятья,
По которым всю жизнь
Сиротой-горемыкой страдал, тосковал я…
Людмила Успенская получила справку о реабилитации супруга только в 1956 году. И, тем не менее, за свою долгую жизнь она сумела создать учебники, по которым тысячи таджиков до сих пор учат русский язык. Она стала одним из составителей таджикско-русского словаря 1954 года, изданного в Москве. Людмила Владимировна скончалась в 2000 году, она была похоронена рядом со своими предками на Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге…
Алый цыган
Еще Тимур Касымович поет. У него сотни своих романсов, он поет их высоким голосом, плавно растягивая слова, смыслы.
- Моя бабка – цыганка, иногда она просыпается во мне, - говорит он.
Эту кровь в нем распознали. В 70-е годы солист цыганского трио «Ромен» Играф Йошка спел песню Зульфикарова «Золотая серьга». Из-за непривычной для России фамилии поэта многие записали его в ряды полнокровных цыган.
Но писать романсы Зульфикарову особенно сложно. Он признается, что одно дело - писать в стол, другое – петь в него.
- Понимаете, я 60 лет держу в руках огонь, - говорит Тимур Касымович. - 60 долгих лет. Каждое произведение – столько страданий и переживаний. Однажды мне позвонил выдающийся психиатр. Он прочитал мои работы, сказал, что восхищен, и спросил, как я себя чувствую после них? Как психиатр он понял, что работать мне приходится на разорванных нервах.
- Большая часть творчества строится на страдании…
- И на страдании, и на счастье одновременно. Господь нашу жизнь создал, похожую на холмы: ты поднимаешься вверх, дышишь свежим воздухом, а потом спускаешься к помойкам, а потом снова наверх. Так всегда. Когда у меня все хорошо, я знаю, что скоро будет все плохо.
- Но счастье все-таки есть, не правда ли?
- Настоящее счастье – это слепота, как в детстве, ты счастлив, но не понимаешь этого. Когда выходит твоя книга или рождается ребенок, – это тоже счастье, но божественное счастье остается в детстве… Когда ты в Варзобском ущелье, и на тропинке тебя ждет молодая мать, и ты ребенком бежишь ей навстречу. Человечий век слишком долог для счастья…
О долгом человечьем веке и короткой человеческой любви Тимур Касымович лучше всего сказал в своем стихотворении.
Послушай, не идет ли дождь?
Иль мышь скребет, иль звездочка упала,
Иль золото осенних рощ
Нас обуяло и околдовало?
Послушай, не идет ли снег,
Не застудится ли вино в бокале?
Зачем так долог человечий век?
Зачем любовь короткая такая?
Ах, листопад, ах, листопад,
Утешь меня своим прикосновеньем.
Утешь меня, утешь меня,
Утешь меня своим прикосновеньем.
Я выйду на крыльцо под дождь,
Под мокрый лист, над головой летящий,
И кажется, что снова ты со мной
Купаешься в лучах осенних счастья.
Пойдем в пустынные поля,
Вдоль золотой от палых листьев речки.
Зачем, о Боже, жизнь так коротка,
Зачем любовь, зачем так бесконечна?
Впрочем, все это не мешает Тимуру Касымовичу сохранять невероятный оптимизм и шутить над своим положением. В этом убедилась «Открытая Азия онлайн», побывав в гостях у писателя, который сейчас живет под столетними чинарами в горах Таджикистана.
- Я старая дева русской литературы, - признается Тимур Касымович почти в самом начале нашей беседы, - мои однокурсники Белла Ахмадуллина или Женя Евтушенко уже к 30-ти годам имели по десять опубликованных книг, меня же напечатали только, когда мне было 44…
Первым был опубликован сборник повестей «Поэмы странствий». В нем писатель рассказал о самобытности таджиков в период средневековья. Эти повести не были историческими зарисовками (хотя исторические герои присутствуют); герои Зульфикарова бродили по иным мирам, говорили о вечных истинах, смысле жизни и любви. Его персонажи говорят об этом и сейчас.
- Идеология коммунизма не признавала мою литературу. Советская власть пропускала даже антисоветские произведения, но никак не религиозные, в которых была свобода, - говорит Зульфикаров. - Свободу власти боялись, боятся и сейчас. Помню, когда вышла первая книга, моя немецкая переводчица сказала, что если в СССР позволили опубликовать такую литературу, то этот строй определенно погибнет. Внутри плотины появилась брешь, и скоро плотина, действительно, рухнула.
- Почему все-таки тогда опубликовали?
Видимо, среди партийных деятелей в те времена были люди очень высокой культуры.
- А сейчас?
- А сейчас Владимир Владимирович любит группу «Любэ»…
Отстаивать свое право на свободные произведения в советскую эпоху Тимуру Касымовичу приходилось нелегко: часто работал тайно, рукописи прятал у друзей и знакомых. Но об этих временах он вспоминает отнюдь не с горечью, потому что считает, что рождением своей литературы он обязан как раз жесткому давлению.
- Искусство порой расцветает при тоталитаризме и умирает в свободе. Был Сталин, но была Ахматова, были Булгаков и Твардовский. Во время свободы художника соблазняют деньгами и славой; если на художника давят, он начинает борьбу. Госпожа Слава не дошла до меня, и слава богу, иначе я бы давно спился и погиб. «Бойся славы и денег», - говорю я молодому писателю.
- Тимур Касымович, но вы же скромничаете: ваши книги переведены на 12 языков мира, вы получили кучу премий в России и Европе, тиражи книг давно перевалили за миллион, в конце концов, вас называют «Данте русской литературы», разве это не слава?
- У меня есть притча о том, что ко мне в гости идут две сестры: одна в черном, другая в белом. Я приглядываюсь к ним и понимаю, что одна из них – Смерть, а другая – Слава. И я задумываюсь о том, кто же придет ко мне в гости первой? Но потом понимаю, что они придут одновременно. Не принято при живом человеке говорить о том, что он создал что-то чудесное. Хотя мой друг Маркес, гениальный писатель, при жизни получил все. Я ему сказал об этом, он попросил показать на карте, где находится Таджикистан. Однажды мне сказали, что такого расстояния между тем, что я создал и что за это получил, ни у кого нет.
Господин Эверест
Дом, где сейчас живет Тимур Зульфикаров, находится прямо у подножия высокой горы, топчан во дворе скрыт под тенью столетних чинар. О том, чтобы состариться в своем маленьком домике на берегу Варзоба, писатель мечтал давно. Мечта сбылась немного не так, как он себе ее представлял: домик есть, но он принадлежит не ему. 80 лет – почтенный возраст, но Зульфикаров до краев наполнен юношеским максимализмом.
- Однажды профессор из Сорбонны спросила меня: «Господин Зульфикаров, а не страдаете ли вы манией величия?» - и я ответил, что Эверест не может страдать манией величия.
В этом Зульфикарова упрекали и на родине. Он об этом знает и зачитывает свою самоэпиграмму.
Ко мне пришёл Омар Хайям
С кумганом древнего вина поэзии…
Мы выпили вино
И он сказал:
Теперь налей в кумган
Вино своих творений…
Я бросился к своим стихам –
А там – одна вода… Одна вода…
- Но вы же не за себя переживаете, а за свои работы, которые, по сути, и вам уже не принадлежат, так ведь у всех художников…
- Вы это понимаете? Очень хорошо. Многие думают, что я говорю о себе, но это смешно, в моем-то возрасте! Сейчас мне можно размышлять только над тем, что мне дал бог.
Над этим размышляют и его преданные читатели, которые разбросаны по всему миру. Однажды после творческого вечера в Москве за книгами Зульфикарова подошла православная монахиня, которая сказала, что хочет купить все семь томов его сочинений. «Да ну что вы! Это тяжело и дорого», - сказал ей писатель. «За такой духовной пищей я бы пошла даже во Владивосток», - ответила женщина.
- И все-таки - справиться с критиками писателям очень нелегко…
- У меня было мало квалифицированных критиков. Самым лучшим был профессор Геворкян из Самарканда, который знал Россию и Восток, понимал Коран и Библию. Я прошел эти религии сердцем, я прошел сердцем все мировые религии; писателю приходится работать археологом, копать везде и искать, искать, искать. Я размышляю, как читатель; мало кто прочитал мои семь томов, но я ведь прочитал. Нет, меня уже не волнуют ни критики, ни скептики.
Двугорбый верблюд
Христиане действительно любят поэзию Зульфикарова. В его поэмах Богородица с младенцем на руках часто появляется в современной России среди снегов и заброшенных деревень, сюда же приходит Христос. Несколько лет назад его стихотворения попали в антологию «Молитвы русских поэтов», куда вошли Пушкин и Блок, Ломоносов и Державин.
- Мои работы во втором томе, там 37 стихотворений. У Александра Сергеевича 5, у меня 37. Патриарх Кирилл спросил: «Кто такой Зульфикаров?» Составители испугались и сказали, что, конечно, могут сократить это количество, но патриарх ответил: «Ну почему, я не настаиваю, такой православной поэзии не было в России».
А на Востоке никогда не было зульфикаровского Ходжи Насреддина: его мудрец отнюдь не весельчак, он наполнен суфийской печалью. Его Ходжа Насреддин беседовал с царем Соломоном о мудрости, с Конфуцием – о государстве, с Чингисханом – о войне, с Ганди – о ненасилии. Он приехал на своем седом осле в нынешнюю Русь, где много дикой травы для ишака и полно голодной печали для человека.
Экстатически-наркотический стиль, беспрецедентный в мировой литературе, - говорят о работе Зульфикарова критики, к которым он относится так скептически.
«Мы видим его земные и загробные странствия, когда, накурившись златой анаши вместе со своей безумной возлюбленной цыганкой Марией-Динарией, они витают в небесах над Русью и Азией», - писала о Зульфикарове «Литературная газета» в 1991 году.
- Я двугорбый верблюд: я русский поэт, когда во мне говорит мать Людмила Успенская, и таджикский, когда во мне просыпается отец Касым Зульфикаров.
Своего отца Тимур Касымович не помнит – как врага народа его расстреляли в 37-м году. В стихотворении «Золотая айва» писатель тоскует о нем.
Как отец мой в бухарском золотошвейном халате…
Листопад опадет…
И халат упадет…
И отец мой раскроет объятья,
По которым всю жизнь
Сиротой-горемыкой страдал, тосковал я…
Людмила Успенская получила справку о реабилитации супруга только в 1956 году. И, тем не менее, за свою долгую жизнь она сумела создать учебники, по которым тысячи таджиков до сих пор учат русский язык. Она стала одним из составителей таджикско-русского словаря 1954 года, изданного в Москве. Людмила Владимировна скончалась в 2000 году, она была похоронена рядом со своими предками на Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге…
Алый цыган
Еще Тимур Касымович поет. У него сотни своих романсов, он поет их высоким голосом, плавно растягивая слова, смыслы.
- Моя бабка – цыганка, иногда она просыпается во мне, - говорит он.
Эту кровь в нем распознали. В 70-е годы солист цыганского трио «Ромен» Играф Йошка спел песню Зульфикарова «Золотая серьга». Из-за непривычной для России фамилии поэта многие записали его в ряды полнокровных цыган.
Но писать романсы Зульфикарову особенно сложно. Он признается, что одно дело - писать в стол, другое – петь в него.
- Понимаете, я 60 лет держу в руках огонь, - говорит Тимур Касымович. - 60 долгих лет. Каждое произведение – столько страданий и переживаний. Однажды мне позвонил выдающийся психиатр. Он прочитал мои работы, сказал, что восхищен, и спросил, как я себя чувствую после них? Как психиатр он понял, что работать мне приходится на разорванных нервах.
- Большая часть творчества строится на страдании…
- И на страдании, и на счастье одновременно. Господь нашу жизнь создал, похожую на холмы: ты поднимаешься вверх, дышишь свежим воздухом, а потом спускаешься к помойкам, а потом снова наверх. Так всегда. Когда у меня все хорошо, я знаю, что скоро будет все плохо.
- Но счастье все-таки есть, не правда ли?
- Настоящее счастье – это слепота, как в детстве, ты счастлив, но не понимаешь этого. Когда выходит твоя книга или рождается ребенок, – это тоже счастье, но божественное счастье остается в детстве… Когда ты в Варзобском ущелье, и на тропинке тебя ждет молодая мать, и ты ребенком бежишь ей навстречу. Человечий век слишком долог для счастья…
Размышления мастера, писателя и поэта Тимура Зульфикарова вошли в основу цикла телепередач "Размышления под тысячелетними зимчурудскими чинарами". «Дорогие мои братья-таджики! Мудрец сказал: «Кто едет в горы – едет к Аллаху! Кто едет в город – едет к шайтану». Увы!.. Мы чаще всего живем в городах, в этих владеньях шайтана… Я летом живу в горах, в родных кишлаках, среди бедных, но чистых, как река Сиама, горных таджиков… Я долго жил в Москве и поэтому – слава Аллаху! – у меня нет родного Куляба, родного Гарма, родного Ходжента, родного Памира!.. У меня все родные: родные таджики, родной «авлод», родной «хешу табор»!.. Вот сколько у меня родственников! Весь таджикский народ! Весь Таджикистан! Я - самый богатый таджик!
Мы предлагаем вашему вниманию одну из частей телепрограммы, в который маэстро рассуждает о музыке.
О долгом человечьем веке и короткой человеческой любви Тимур Касымович лучше всего сказал в своем стихотворении.
Послушай, не идет ли дождь?
Иль мышь скребет, иль звездочка упала,
Иль золото осенних рощ
Нас обуяло и околдовало?
Послушай, не идет ли снег,
Не застудится ли вино в бокале?
Зачем так долог человечий век?
Зачем любовь короткая такая?
Ах, листопад, ах, листопад,
Утешь меня своим прикосновеньем.
Утешь меня, утешь меня,
Утешь меня своим прикосновеньем.
Я выйду на крыльцо под дождь,
Под мокрый лист, над головой летящий,
И кажется, что снова ты со мной
Купаешься в лучах осенних счастья.
Пойдем в пустынные поля,
Вдоль золотой от палых листьев речки.
Зачем, о Боже, жизнь так коротка,
Зачем любовь, зачем так бесконечна?
